Бывают в жизни такие встречи и такие судьбы, которыми хочется поделиться с другими людьми – даже если с того случая прошло уже много времени. Для меня одним из таких запомнившихся на всю жизнь событий стало краткое, но необыкновенно яркое знакомство с одной современной пустынницей Синайской горы. В ее судьбе сошлись глубочайшие падения и прозрения, сделавшие ее путь чем-то сродни библейским откровениям и повествованиям о жизни древних святых. При этом на нее наложили свой отпечаток кипучие события минувшего века и свойственные современности искушения. А еще в жизни этой православной француженки были встречи и живое общение с подвижниками, которых мы почитаем как недавно прославленных величайших святых нашего времени и которые уже составили благодатную историю жизни Церкви ХХ столетия. Поэтому в рассказе о ней открываются изумительные грани уже не просто биографий, а подлинных житий. И что еще более для меня удивительно – это то, что ей удалось не только соприкоснуться с современной святостью: ее жизнь стала отражением духовного пути святых первого века истории христианства. И в первую очередь речь идет, конечно же, о ее святой покровительнице – равноапостольной Марии Магдалине. Но для того, чтобы пояснить эту мысль, придется начать несколько издалека.
КАК ПОТЕРЯВШАЯ ВЕРУ ФРАНЦУЖЕНКА ПРИШЛА НА СИНАЙ
Те, кто хотя бы поверхностно знаком с западноевропейской живописью эпохи Возрождения, нередко должны были сталкиваться с распространенным сюжетом, изображавшим святую Марию Магдалину в пустыне. Эль Греко, Тициан, Тинторетто, Рубенс, Рембрандт и многие другие представляли ее на своих полотнах в образе кающейся грешницы на фоне сурового, дикого пейзажа, зачастую с раскрытой перед нею книгой Священного Писания и лежащим поблизости голым человеческим черепом – как символом тленности и скоротечности человеческой жизни. На появление и широкое распространение этого сюжета повлияли несколько исторических обстоятельств. Одним из них было чудесное обретение мощей святой на юге Франции в подземной крипте церкви небольшого городка Сен-Максимен-ла-Сент-Бом 12 декабря 1279 года. На этом месте была построена величественная готическая базилика, по сию пору служащая местом паломничества и почитания святой Марии Магдалины.
Западная версия ее жития утверждает, что после проповеди Воскресшего Христа в Риме, где она благовествовала даже самому императору Тиберию, святая вручила свою дальнейшую жизнь Промыслу Божию, отправившись вместе со своим спутником Сильваном, бывшим слепорожденным, на лодке без парусов и весел. Предание связывает их дальнейшую историю с прибытием лодки к местечку, где ныне находится городок Сент-Мари-де-ла-Мер, лежащий несколько западней Марселя, в то время звавшегося Массилией. Так они оказались на юге Галлии и начали здесь проповедь христианства. Епископом новой церкви стал ученик святой Марии Максимин, в честь которого и получил название город, где оказался погребен и он сам, и его наставница, жившая в пустынных горах к югу. Здесь в коммуне Нан-ле-Пен до сих пор показывают пещеру в отрогах Приморских Альп, где подвизалась и умерла Магдалина и где сейчас расположен небольшой бенедиктинский монастырь. Благодаря этому Мария Магдалина сделалась очень почитаемой святой во Франции, а также и во всей Западной Европе, как своего рода «своя», принесшая и распространившая христианство в этом дотоле не слышавшем спасительной проповеди уголке Римской империи.
Тому, что она стала восприниматься в большей степени как кающаяся о своих грехах отшельница, чем равноапостольная проповедница, поспособствовала эпоха Крестовых походов. Оказавшись на Ближнем Востоке, их участники узнали о существовании многих прежде не известных им святых. Одной из них была преподобная Мария Египетская – величайший пример самоотверженного покаяния грешницы, на долгие годы удалившейся в дикую безлюдную пустыню для того, чтобы обрести в ней Бога. Образы двух Марий, Магдалины и Египтянки, слились в сознании крестоносцев в один, благодаря чему спутница Спасителя и Его учеников, из которой Господь изгнал семь бесов, превратилась не столько в свидетельницу и благовестницу Воскресения, сколько в кающуюся грешницу. Именно так ее стали изображать в церковных проповедях, а затем и на многочисленных полотнах живописцев – которых чем дальше, тем все больше начали занимать совсем иные его черты. Так кающаяся Магдалина Европы стала существовать в представлениях западных христиан все более далеким от своего первоначального евангельского жития образом.
Но спустя две тысячи лет со времени жизни настоящей Марии из галилейского городка Мигдаль, Франция вернула ей свой исторический долг, отправив на Православный Восток свою Марию Магдалину. Она проделала путь в прямо противоположном направлении, чем тот, которым двигалась Магдалина западных житий и сказаний. В ее духовных поисках Господь привел ее сперва в Палестину – туда, где начиналась история равноапостольной святой. А затем ее путь лежал еще дальше – в пустыню Синая, где много лет она приносила подлинное, а не воображаемое живописцами покаяние с благословения и под духовным руководством великих подвижников современного Православия. Там в скиту преподобного Иоанна Лествичника православная француженка обрела свое земное пристанище и место упокоения, сделавшись анахоретиссой (пустынницей) Марией Магдалиной. О ее удивительном пути мы и попытаемся рассказать в меру того, насколько он нам известен.
Детство и юность
Мари-Мадлен Ле Беллер (Marie-Madeleine Le Beller) родилась в Версале неподалеку от Парижа 27 ноября 1946 года и в Крещении, совершенном в Римо-католической церкви, получила имя в честь святой равноапостольной Марии Магдалины – одной из самых почитаемых во Франции святых. Детство ее, прошедшее в небольшом тихом послевоенном городке, некогда знаменитом расположенной здесь блистательной резиденцией французских королей, было отмечено чистой и искренней религиозностью. Маленькая Мари-Мадлен любила Христа еще не замутненным страстями детским сердцем, любила церковь и богослужение. Будучи совсем маленькой, она приходила в церковь даже тогда, когда та была закрыта. Ей нравилось заглядывать внутрь хотя бы через окно – пустой храм манил скрываемой в нем тайной. Во время богослужений, которые их верующая семья посещала вместе, благодать нередко касалась ее души умилением. На ее глазах сами собой выступали слезы, которые она пыталась скрывать от своих близких, объясняя их попавшей пылью или подувшим ветром. Старший брат, с которым они стояли рядом во время службы, заметил, что сестра почти каждый раз плачет. Почему может плакать маленькая девочка?
– Отчего ты опять плачешь, Мари? – спрашивал он.
– Дует ветер, и поэтому я плачу! – отвечала сестра.
Но на следующий день брат снова замечал слезы:
– Отчего ты плачешь? Сегодня ветра нет!
– Пыль попала в глаза.
«Я до сих пор помню голос Марии, передающий интонацию ее брата:
– Is it dust or wind? (“Так это пыль или ветер?”) – вспоминает монахиня Силуана, которой матушка поведала эту историю из своего благодатного детства. – Он спрашивал уже с улыбкой, а Мария плакала от умиления и любви ко Христу».
В те годы им с ее старшим братом нравилось играть в церковь, где тот исполнял роль как бы священника, а младшая сестра была его усердной прихожанкой. В качестве замены св. Причастия выступала морковь – порезанная кружками, она вполне походила на круглые католические «облатки». Правда, порой морковь была довольно большая, и Мари-Мадлен была вынуждена «потреблять» ее в большом количестве, подобно тому, как приходится поступать священникам с остатками Тела Христова.
В возрасте восемнадцати лет Мари-Мадлен, отличавшаяся прекрасными способностями к учебе, поступила в знаменитый Парижский университет, прославленную Сорбонну, где занялась изучением лингвистики. Обучение здесь дало ей, в том числе, и знание нескольких языков – что очень пригодилось впоследствии. Но оно же привело и к значительным духовным изменениям, о которых потом она очень горько сожалела. Годы обучения в Сорбонне совпали с революционными движениями и событиями, захлестнувшими собой весь западный мир. Антивоенные и антиправительственные выступления, «сексуальная революция», «психоделическая революция», «Лето любви», многотысячные рок-фестивали в Вудстоке и на острове Уайт – под лозунгом «sex, drugs and rock’n’roll» поколение детей послевоенного «бэби-бума» мощным потоком сносило казавшиеся ему скучными и устаревшими ценности мира своих родителей. Битники и «дети цветов» (хиппи), «новые левые» и «неомарксисты», пацифисты и анархисты, а также еще многие и многие общественные течения того времени разной степени радикальности создавали новый идейный ландшафт контр-культуры, отчаянно и без оглядки на прежние авторитеты бившейся за умы и место под солнцем. И одной из основных движущих сил в этих процессах выступало студенчество – так что в среде учащейся молодежи едва ли у многих ее представителей была возможность остаться в стороне от общих брожений.
Во Франции эти революционные события получили название «Красной весны», поскольку их пик пришелся на май 1968 года. Здесь они достигли такого размаха, что привели к отставке правительства генерала Шарля де Голля, крепкой рукой приведшего разоренную войной страну к процветанию и порядку. Но теперь именно сложившийся порядок и оказался главным врагом бунтующих. Их лозунгом стал призыв «Il est interdit d’interdire» («Запрещать запрещено»), отменявший любые устоявшиеся общественные нормы. А одним из символов того «Красного мая» сделался писатель и философ Жан-Поль Сартр. Несмотря на то, что он принадлежал к более старшему поколению, для бунтующей молодежи он был «своим», олицетворяя собой отмену всех тех запретов, против которой боролись и они. Сартр боролся с нацизмом в годы войны (правда, делал это, скорее, в «интеллектуальном подполье», чем сражаясь в «Сопротивлении»), был последовательным представителем пацифистов и «левых» и даже отказался от присужденной ему Нобелевской премии 1964-го года по литературе, как от выражающей вкусы буржуазного истеблишмента. Кроме того, он много лет открыто состоял в свободных гражданских отношениях со своей единомышленницей писательницей Симоной де Бовуар и даже экспериментировал с психоделическими наркотиками в целях «расширения сознания». Для молодой интеллектуалки Мари-Мадлен, как и для многих из ее поколения, Сартр стал наставником и учителем жизни, вкупе с другим известным французским писателем и философом Альбером Камю.
И если по многим вопросам в их жизни и творчестве взгляды этих двух властителей дум зачастую расходились, то в одном они были совершенно единодушны – в их отрицании религии в общем и христианства в частности. Поэтому то философское направление, к которому обычно относят обоих, принято называть «атеистическим экзистенциализмом». Для Сартра это, вкратце говоря, выражалось в том, что только сам человек в этом мире несет ответственность за свою жизнь, не имея права перекладывать ее на Бога, некие высшие силы, судьбу или же еще что-либо в этом роде. Камю весь мир представлялся абсурдом, вызывающим у человека такие философские реакции, как самоубийство или бунт, то есть неприятие бессмысленности существования (в самом широком смысле этого слова). Обращение к религии, как один из возможных ответов человека на окружающий его абсурд, мыслитель считал уходом от действительности, попыткой укрыться от нее среди ложных надежд и иллюзий. Свой программный роман «Чума» Камю называл «антихристианским произведением», а в эссе «Миф о Сизифе» открыто отрицал христианские ценности, хоть и считал религию лучшим из неправильных человеческих выборов после самоубийства.
Очевидно, что без таких внушительных обоснований знаменитыми философами необходимости отказа от христианства был бы невозможен тот самый «запрет запретов», способный убрать все препятствия на пути к вожделенной свободе, к которой стремились молодые бунтари Франции конца 1960-х. Ради нее и Мари-Мадлен, убежденная сочинениями своих кумиров Камю и Сартра, отказалась от прежней чистой детской веры и воспоминаний об опыте действия благодати Божией, которая когда-то касалась ее души. Зато теперь для нее сделалась достижимой свобода во всех ее проявлениях, в которые она окунулась с головой, подобно прочим своим сверстникам. Так начались для нее годы бесплодных духовных исканий и служения всевозможным грехам на волне той вседозволенности, которая была воздета над толпами революционной молодежи, словно бы священная Орифламма, некогда развевавшаяся над полками их воинственных предков.
Духовное перерождение
Окончив Парижский университет, Мари-Мадлен осталась работать в нем уже в качестве преподавателя. Потекли годы внешне вполне благополучной жизни, за успешным фасадом которой скрывалась глубокая тьма. Обольстительная свобода обернулась вселенским одиночеством утратившего божественную гармонию человека, оказавшись лишь бесконечным томлением духа и темницей для души. Спустя многие годы она говорила об этом времени: «Лучше бы я восемнадцать лет сидела в темной тюрьме, чем столько лет жила без веры во Христа». Где-то в глубине души все еще жил идеальный образ Спасителя, от которого она отреклась под воздействием современных мыслителей, и она продолжала интуитивно искать Его. Его черты ожидала она встретить в своем спутнике жизни, и оттого так и не вышла замуж. Замену христианским добродетелям пыталась обрести в добрых делах и идеалистической заботе о ближнем. Но без подлинной внутренней веры в Бога все это так и оставалось томящей душу суетой.
Однако Господь не оставил оставившую Его, но Сам взыскал когда-то любившую Его заблудившуюся душу. Он явился ей неким превосходящим человеческий разум образом, не оставлявшим сомнений в Его существовании. Сама она никогда не объясняла, как именно выглядело это Божественное Откровение – но это было событие такой духовной силы, что оно полностью перевернуло все сложившиеся у нее за последние двадцать лет представления. Теперь она твердо знала, что Бог есть, и испытывала чувство необыкновенно сильной вины за свое прошлое отступничество. Она признавалась, что в то время кофточка на ее груди всегда была насквозь мокра от непрестанно проливаемых ею слез раскаяния. Проводить прежнюю жизнь в таком состоянии было уже более невозможно, и Мари-Мадлен оставила работу и Париж для того, чтобы разобраться в случившемся с ней и понять, что делать дальше. Прекратив преподавание, она нашла себе несложную службу в уединенном и спокойном месте – пансионе для престарелых, расположенном в живописных и безлюдных Французских Альпах. Так начался для нее тот путь, которым она шла по следам своей святой Марии Магдалины – но в обратном порядке, если принять на веру западную версию ее жития. И если в Альпийских горах южной Галлии святая провела последние годы своего отшельничества, то для Мари-Мадлен уединение в них в поисках богопознания было самым началом, хотя она и не думала тогда о таких совпадениях между собственной жизнью и путем, пройденным ее небесной покровительницей.
Благодаря случившемуся с ней, Мари-Мадлен отныне уверилась в истине бытия Божия. Но этот опыт не открыл ей, где и как должна она дальше искать возможности более глубокого богопознания и освобождения от чувства тяжкой вины за свой уход от Света во тьму грехов, неверия и пагубных страстей. Поэтому в свое альпийское отшельничество она взяла с собой огромный чемодан, заполненный книгами духовного содержания, относившимся к самым разным конфессиям и даже религиям. Среди них были и сочинения римо-католических мистиков, наподобие Хуаны Инес де ла Крус или Франциска Ассизского, книги по суфизму, даосизму и популярному тогда дзен-буддизму. Нашлось место и для нескольких православных книг, которые произвели на нее наиболее сильное впечатление. Особенно близким показалось ей «Житие преподобного Серафима Саровского», после прочтения которого она убедилась в том, что Истина все же пребывает в Православии. Впоследствии именно преподобный Серафим сделался ее любимым святым, икона которого всегда находилась в ее келье. Необыкновенно важным для ее духовных поисков оказалось и знакомство с книгой схиархимандрита Софрония (Сахарова) «Старец Силуан». Очень многое в жизни и учении преподобного Силуана и отца Софрония оказалось чрезвычайно созвучным ее собственному духовному опыту и исканиям.
Итак, душой и умом Мари-Мадлен оказалась готова к решению принять Православие и проводить свою дальнейшую жизнь в соответствии с его традициями и учением, руководствуясь спасительными образами и наставлениями его великих святых. Но как было практически осуществить это, находясь в безлюдных местах Французских Альп? С чего надо было начать, куда поехать, к кому обратиться? Но Господь уже вел кающуюся и взыскавшую истину душу, посылая ей удивительную помощь на этом пути. Совершенно неожиданно в этот пансионат заехал один ее знакомый француз, ставший униатским священником восточного обряда. Здесь необходимо уточнить, что французы-униаты – это совсем не то же самое, что печально известные нам греко-католики откуда-нибудь с Западной Украины или Белоруссии. Если последние появились в результате насильственного обращения их предков в навязанную тем властями унию с Римом, то француз, принявший униатство, – это, как правило, человек, не довольствующийся привычными и знакомыми ему с детства формами католической религиозности. Чаще всего, не решаясь окончательно порвать с идеей папства, он тем не менее ищет более глубокого и богатого наследия в вероучении и литургических традициях восточных церквей – например, сирийских мелькитов, которые сохранили связь с древним византийским Православием, но при этом находились в формальном подчинении Римскому престолу. Чаще всего, как показывает опыт обращений ХХ века, униатство для таких людей является ступенью на их пути к Православию.
Между этим униатским священником и Мари-Мадлен завязалась очень оживленная духовная беседа, во время которой она рассказала ему о собственных религиозных исканиях недавнего времени и прочитанной ею литературе. Речь в том числе зашла и о книге «Старец Силуан», столь сильно впечатлившей Мари-Маден. Ее собеседник как бы между прочим спросил у нее: «А ты знаешь, что человек, написавший эту книгу, еще жив?» Поскольку доступное Марии издание этой книги не содержало сколько-нибудь подробных сведений об ее авторе, она была очень рада узнать, что отец Софроний, несмотря на весьма преклонный возраст и болезни, продолжает принимать приезжающих к нему со всех концов света людей. В этом известии для нее забрезжил луч надежды и возможное указание на то, кто и каким образом поможет ей присоединиться к Православию и сделать на этом пути первые столь важные шаги. Поэтому она горячо благодарила знакомого священника-униата, открывшего ей, что отец Софроний проживает в Британии, где в графстве Эссекс им был основан монастырь в честь святого Иоанна Предтечи, и куда Мари-Мадлен может поехать для встречи с ним и духовного наставления относительно ее будущей жизни.
Путь ко Крещению
Оставив столь плодотворное для нее уединение в Альпах, Мари-Мадлен по совету своего знакомого направилась в Эссекс, где отец Софроний жил после вынужденного отъезда сначала со Святой Горы Афон, а затем и из Франции. Ей тогда было тридцать восемь лет – стало быть, это случилось около 1984 года. Будущая встреча внушала ей большие надежды и ожидания, однако на деле все оказалось далеко не так просто, как могло представляться в светлых и вдохновенных мечтах. Отцу Софронию в то время было уже почти девяносто, а подорванное многолетними аскетическими подвигами здоровье и прежде не отличалось особенной крепостью. В те годы старец обладал вполне ясным и трезвым умом, однако телесные силы далеко не всегда оставляли ему возможность общения с довольно многочисленными порой посетителями. Приезд находившейся в напряженном духовном поиске француженки совпал с очередным ухудшением его самочувствия, так что пожилой духовник вынужден был пребывать в затворе в собственной келье прикованным к одру болезни, ограждая себя от каких-либо встреч. За неукоснительным соблюдением такого распорядка его жизни следили келейники, строго воспрещавшие кому-либо беспокоить больного подвижника. Перед их непреклонной решимостью во что бы то ни стало уберечь своего духовного отца от любых нежелательных вторжений должен был оборваться и полный надежд путь Мари-Мадлен. Она оказалась перед запертой дверью, скрывавшей от нее, ни много ни мало, свет всей будущей жизни, способный озарить лежавший во тьме путь и вывести ее к познанию Истины.
Для Мари-Мадлен эта встреча была так судьбоносна и необходима, потому что она чувствовала всю неслучайность приведших к ней обстоятельств. Господь указал ей путь к старцу самым необыкновенным образом, и теперь она ждала его наставления, как слова Самого Бога. Никто лучше отца Софрония не мог бы понять того, что с ней случилось за эти годы – их духовный путь и опыт были во многом очень схожи. Старец сам в годы молодости, приняв вражеский помысел, вдохновленный восточной демонической духовностью, отпал от своей необыкновенно сильной детской веры, принуждая себя остановить в душе благодатное действие молитвы. Проведя последующие семь лет в такой внутренней тьме богоотступничества, он был вновь призван к общению с Ним видением Нетварного Божественного Света, в результате чего сделался монахом в Русском Пантелеимоновом монастыре на Святой Горе Афон, где, как он писал позже, «Промысл Божий бросил его к ногам старца Силуана». Поэтому ему было ведомо и глубочайшее падение, совершившееся равно и с ним, и с Мари-Мадлен, и воскрешающее действие Божественного Откровения, и вся горечь покаянных слез, проливаемых от сознания оскорбления своим неверием превосходящей человеческое понимание Любви Христовой. А потому Мария с настойчивостью евангельской хананеянки стремилась попасть в дом, скрывавший от нее Христа, как последнюю надежду на спасение.
Так что она продолжала неотступно убеждать келейника старца, что ей очень надо того видеть, а стоявший на страже нерушимого покоя больного раз за разом отвечал ей, что это в настоящее время никак невозможно. Они пререкались и спорили друг с другом до тех самых пор, пока дверь в келью неожиданно не открылась, и на ее пороге показался отец Софроний. Он действительно был очень болен и заметно слаб, однако лицо его светилось необыкновенной радостью и любовью. «It’s me! (Это я!)» – торжествующе провозгласил он с порога, пригласив гостью войти внутрь его кельи. Здесь между ними произошла беседа, в которой старец поддержал желание Мари-Мадлен принять Православие и дал ей очень важные наставления, окончательно убедившие ее в правильности выбранного пути. Однако совершение над нею таинства святого Крещения здесь, в Эссексе, он посчитал невозможным. Отец Софроний объяснил, что за последнее время они настолько часто присоединяли желающих к Православию, что местные власти начали обвинять их в религиозном прозелитизме. Это создало угрозу возможного закрытия монастыря, в который они вложили столько сил и средств, что было немыслимо представить очередное изгнание отсюда в новое место, учитывая старость и болезненное состояние его основателя, желавшего найти здесь свое последнее упокоение.
По этой причине отец Софроний направил Мари-Мадлен к другому великому афонскому старцу – преподобному Порфирию Кавсокаливиту, сказав, что тот управит ее дальнейшую судьбу в соответствии с волей Божией. Так из Эссекса она отправилась в Грецию с молитвами и благословением великого русского подвижника ХХ века, ныне прославленного в лике святых Константинопольской Церковью, под омофор которой он перешел по послушанию слову Святейшего Патриарха Московского Алексия (Симанского). Ее путь лежал в северо-восточную Аттику, где между городами Оропос и Малакаса близ небольшого горного селения Милеси старец Порфирий (Баирактарис) построил свой исихастирий в честь Преображения Господня. Эта его обитель находится практически напротив родного для подвижника острова Эвбея, который он покинул еще в юности для того, чтобы положить начало своего монашества в Кавсокаливском скиту на Святой Горе Афон. Спустя несколько лет он был вынужден покинуть скит по причине тяжелой болезни, после чего был духовником монастыря св. Харалампия на своей родине и долгое время служил в больничном храме св. Герасима в Афинах, где стяжал дары прозорливости и исцеления. В 1979 году он основал собственную обитель, где поселился вместе с единомысленными ему сестрами. В то время старец был уже очень болен и не мог сам обходиться без ухода и посторонней помощи.
Когда Мари-Мадлен приехала в Милеси, отец Порфирий лежал на одре болезни, однако к нему допускали посетителей. В молчании подходили они к возлежавшему на своем ложе старцу, почтительно целовали его руку в знак полученного безмолвного благословения и отходили в сторону. То же самое должна была сделать и только что прибывшая в монастырь француженка. Однако, когда она подошла к больному, тот внезапно открыл свои неожиданно очень живые, хотя к тому времени уже почти незрячие глаза, и крепко схватил ее за руку. «Анахоретисса! Анахоретисса! (Пустынница! Пустынница!)» – обратился он к ней с греческими словами, прозорливо обозначившими весь ее последующий жизненный путь. Между ними произошла беседа, во время которой отец Порфирий благословил ее отправляться в Иерусалим и готовиться там к совершению над ней Святого Крещения по православному чину. Так в духовном странствии Мари-Мадлен определилось новое направление, продолжавшее вести ее по стопам святой покровительницы – на сей раз уже на ее родину, откуда начались когда-то равноапостольные труды и великое служение благовестия Воскресения Христова.
Прибыв в Иерусалим с благословением святого старца Порфирия, она поселилась в одной из келий, принадлежавших греческой Православной Патриархии и расположенной в ее квартале. Комплекс зданий, относящихся к древнему Иерусалимскому Патриархату, лежит в северной части Старого Города на месте, где по преданию находился сад, в котором погребли Спасителя. Он занимает довольно большую территорию и выстроен на склоне холма, так что его помещения находятся на разных уровнях по отношению друг ко другу и городским улицам. Поэтому здесь можно войти в какие-нибудь ворота и, пройдя совсем немного, вдруг оказаться на плоских крышах, переходящих одна в другую, где построены храмы или келии, а внизу, сквозь решетки световых окон, видны лежащие уровнем ниже оживленные городские улицы, по которым ходят нескончаемые толпы самых разнообразных людей. Именно в таком месте находилась и келья, где поселили отцы Патриархии приехавшую к ним для принятия святого Православия француженку. Здесь она прожила несколько месяцев, жадно прочитывая одну богословскую или духовную книгу за другой. По ночам она ходила на богослужения, совершаемые в священном и древнем храме Гроба Господня клириками и монахами Святогробского братства. Эти ночные службы, на которых чаще всего присутствуют лишь монахи-святогробцы при закрытых для прочих посетителей дверях, полны незабываемой молитвенной атмосферы, необыкновенно возвышающей душу. Божественная литургия совершается прямо на том самом месте, где когда-то лежало Пречистое Тело Христово, снятое со Святой Голгофы и затворенное на три дня и три ночи в темноте погребальной пещеры, откуда по прошествии этого времени воссиял всему миру Свет Воскресения. Поэтому благоговейная Мари-Мадлен старалась не пропустить ни одного драгоценного ночного богослужения у этой величайшей Святыни. Днем же, когда появлялась возможность отдохнуть после молитвенных трудов, это было довольно затруднительно сделать по причине постоянного шума людской толпы, подобно морскому прибою непрестанно бившемуся на мостовых лежавшей прямо под ее кельей улицы. Поэтому те полгода, что Мари-Мадлен прожила в Иерусалиме, она практически никогда не имела возможности как следует выспаться и отдохнуть. Однако, несмотря на постоянную усталость и недосыпание, она была счастлива и всегда благодарила Бога за проведенное в Святом Городе время.
Наконец наступил тот день, когда совершилось то, к чему столь усердно готовилась Мари-Мадлен и к чему вел ее Господь Своими премудрыми путями. Над нею было совершено таинство Святого Крещения, и она стала православной. Обычно обращающихся в Православие католиков присоединяют к Церкви просто через покаяние и особый чин отречения от всех латинских лжеучений и заблуждений. Лишь в том случае, если крещеный в католичестве не успел по каким-то причинам пройти конфирмацию, его присоединение совершается через таинство Миропомазания, в Православной Церкви обычно следующее сразу за Крещением в едином священнодействии, а у католиков традиционно откладываемое до семилетнего возраста, как и первое Причастие. Но многие православные греческие подвижники, считающие, что в католичестве претерпело искажение догматически важное учение о Пресвятой Троице, находят, что оставляющих Римскую церковь лучше заново крестить во избежание каких-либо неопределенностей.
Что касается данного случая, то матушка никогда не подвергала сомнению необходимость для себя пройти через православное таинство Крещения – тем более что для нее все еще отягчалось прошлым отпадением от веры в Бога. Поэтому с великой радостью и духовным торжеством после длительного периода приготовления она была крещена в священных водах Иордана, где некогда положил основание этому Таинству Сам Господь Иисус Христос. Крестил ее замечательный подвижник и многолетний служитель Иерусалимского Патриархата архимандрит Тимофей, в течение нескольких десятилетий являвшийся настоятелем монастыря в честь Двенадцати апостолов в городе Тиверия – практически в тех же местах, откуда была родом и святая Мария Магдалина. В честь нее была наречена при Крещении и Мари-Мадлен, сохранившая редкое для православной традиции двойное имя, как и ту духовную связь, которую она чувствовала со своей покровительницей. Господь промыслительно и премудро провел эту новую Марию Магдалину обратным путем к истоку, от которого когда-то началось служение Его верной благовестницы. Из Франции, где покаянием были изгнаны семь бесов всей совокупности греховных страстей, через молитвенное искание Его в уединении Альпийских гор, странствия в Европе и Греции – в Иерусалим, к Святому Гробу и месту славного Воскресения, и в Галилею, на берега священного Иордана и к окрестностям рыбацкой Магдалы. Но это, конечно, являлось далеко еще не завершением пути, а лишь его началом.
Иеромонах Нектарий (Соколов)
Источник: Православие.Ru