- Часть 1 – «Как потерявшая веру француженка пришла на Синай»
- Часть 2 – «17 лет трудов и молитв в каменной келье Синая»
Странствия ближние и дальние
Хотя Мария Магдалина более всего любила свое пустынное уединение и весьма дорожила им, ей случалось все же время от времени покидать привычную жизнь в скиту. Эти ее отлучки могли быть разной продолжительности в зависимости от преследуемых целей. Приходилось, конечно же, выходить в мир по вопросам строительным и хозяйственным. Несмотря на простоту и скудость внешних потребностей, надо было делать самые необходимые покупки, решать имущественные и организационные вопросы – особенно в период активного созидания ее отшельнической обители. В связи с этим приходилось выбираться и в крупные города, где приходилось оформлять юридические документы, поскольку бывшая преподавательница Парижского университета старалась делать все правильно и основательно. Тогда приходилось оставлять безмолвную широту простертых над пустыней небес и окунаться вновь в обычную человеческую суетливую толчею.
Хоть она и устроила у себя в скиту небольшие пещерные храмы, но священника, который мог бы там совершать богослужения даже время от времени, конечно, не было. Поэтому на воскресные и праздничные службы Мария ходила в монастырь святой Екатерины. Здесь она исповедовалась, причащалась, а заодно могла запастись необходимыми продуктами, получая их в виде помощи или же покупая в лавках поселка. Собственно, именно такой была и древняя практика пустынножительства – в особенности для насельников лавр. Жившие в них монахи, если они уже считались способными к подвигам отшельничества, проводили седмичные дни в своих удаленных одна от другой кельях, а на субботу и воскресенье приходили в общежительную часть монастыря для откровения помыслов, участия в службах и Таинствах, а также вместе со всеми вкушали на общей трапезе приготовленную на огне пищу. После этого они вновь удалялись в пустыню, где проводили в строгом воздержании и молитвах следующие пять дней. Примерно таким же образом шло и обычное течение жизни Марии Магдалины.
При наступлении Страстной и Светлой седмиц она совершенно запирала свой скит и направлялась на все эти святые дни в Иерусалим, чтобы провести их там, где совершились великие события Распятия и Воскресения Христовых. Так она поступала обычно каждый год, посвящая это время паломничеству в столь дорогой для нее Святой Град, в котором некогда провела столь памятные месяцы приготовления к принятию святого Крещения. На Святой Земле у нее оставалось множество знакомых и духовно близких людей, так что праздничные дни сопровождались еще и радостными встречами, бывшими столь скудными в прочее время пустынного уединения. Последний раз матушка посетила Святую Землю на Пасху 2009 года, когда состояние здоровья еще позволяло ей последовать этому ежегодному обычаю.
Но были в те годы и паломничества более дальние и продолжительные. Еще одной причиной покинуть келью и отправиться в путь была для Марии Магдалины необходимость встретиться со своим духовником. Пока оставалась такая возможность, она навещала преподобного старца Порфирия Кавсокаливита, обращаясь к нему за духовным окормлением. Когда же в 1991 году тот окончательно перебрался на Афон, то передал свою «анахоретиссу» попечению другого великого преподобного наших дней – старца Паисия Святогорца. Как известно, преподобный Паисий и сам полагал начало своим отшельническим подвигам на Синае, в уединенном скиту святых Галактиона и Епистимии на одноименной горе вблизи монастыря св. Екатерины. Здесь он жил в 1962–1964 годах, однако проблемы с легкими, возникшие в таком довольно высоком месте, вынудили его вернуться в Грецию. Тем не менее он сохранил теплые дружественные связи с отцами-синаитами, которые, в свою очередь, относились к нему с большой любовью и почтением. Они приглашали его вернуться на Синай, и в последние годы жизни отец Паисий рассматривал такую возможность. Поэтому архиепископ Дамиан благословил устроить для него особый скит в честь всех Синайских святых неподалеку от селения Тарфа, в более равнинной и низменной части полуострова, где его больным легким будет легче дышать. Скит был построен с трогательной заботой о старце Паисии. Он занимает довольно большую закрытую территорию, где можно спокойно совершать прогулки без риска встретить кого-либо постороннего. Почти вся она совершенно ровная, но в ее дальней части лежат невысокие скалы, где оборудована пещерная келья для отца Паисия. При этом в ней были созданы все необходимые удобства, в которых нуждался тяжело больной старец. К сожалению, преподобный так и не смог воспользоваться пристанищем, устроенным для него братией монастыря св. Екатерины с такой любовью и предусмотрительностью. Сейчас здесь подвизается лишь один иеродиакон, на воскресные и праздничные службы приезжающий в монастырь.
Отец Паисий заботливо принял под духовное окормление переданную ему преподобным Порфирием синайскую пустынницу. Пока он был жив, матушка приезжала к нему в Суроти, а также виделась со старцем в его последний приезд на Синай, когда как раз шли переговоры о его возможном переселении сюда. Однако этому не суждено было сбыться, и незадолго до своей блаженной кончины преподобный Паисий благословил Марии Магдалине по всем возникавшим вопросам обращаться к духовнику монастыря св. Екатерины иеромонаху Павлу (Буюрасу), с которым их связывали многолетняя дружба и взаимное уважение. Это было вполне естественное решение, учитывая, что отец Павел и так уже не первый год заботился о ней и знал все нужды православной француженки с момента ее первого появления на Синае. Именно он вмешался и благословил ее покинуть Фаранский монастырь, когда увидел, в какое тяжелое состояние она пришла после нескольких месяцев пребывания там, и убедился, что это место ей не подходит. Ее плачевный вид тронул тогда доброго старца до слез. И впоследствии, когда она приходила в монастырь из пустыни преподобного Иоанна Лествичника, отец Павел всегда старался оказать ей духовную и житейскую помощь.
Многие паломники вспоминают отца Павла как поистине смиреннейшего, духовно опытного, святой жизни старца. Подвизаясь в монастыре с 1972 года, он в течение сорока восьми лет был духовником святой обители и шесть раз избирался ее дикеем, что фактически означает исполнение игуменских обязанностей. При этом он первым брался за любые, самые неприглядные работы, которые впору было исполнять монастырским прислужникам. Он искренне старался услужить всем и каждому, будь то уважаемый член братства или случайный посетитель. По своему дару прозорливости отец Павел мог сам на исповеди назвать грехи кающегося, обличив самые сокровенные дела, однако по своей деликатности никогда не делал так, если его специально об этом не просили. Наряду с кротостью и любовью к другим, его отличала крайняя самоотверженность и отсутствие жалости к самому себе. Мария Магдалина, сердечно почитавшая своего духовника, с глубоким уважением к его терпению рассказывала, как однажды ему во время вечерней службы стало так плохо, что он прямо в храме лишился чувств, и пришлось воспользоваться кислородным баллоном, чтобы привести его в сознание. Однако это ничуть не помешало ему уже на следующее утро спокойно совершать Божественную литургию, совершенно не помышляя ни о каком постельном режиме, как это непременно сделал бы на его месте любой другой.
Духовная связь с отцом Павлом сохранялась у матушки до самого конца. Но помимо этого она посещала и других старцев, отправляясь в паломнические поездки. Так, она еще раз навещала преподобного Софрония (Сахарова) после того памятного первого визита, в который он направил ее к отцу Порфирию Кавсокаливиту. С другим знаменитым афонским подвижником, архимандритом Ефремом Аризонским, она общалась по телефону. Отец Ефрем приглашал ее приехать к нему в один из созданных им в Америке монастырей, предлагая совершить над ней монашеский постриг. Однако Мария Магдалина отказалась от этого предложения, памятуя известное изречение святых отцов о том, что не великое дело облечь в монашеский образ человека внешнего, но огромный труд – сделать монахом человека внутреннего. Так она все годы своей пустыннической жизни и провела, не будучи постриженной даже в рясофор, и лишь в самом конце склонилась к принятию пострига. Он был совершен над нею отцом Павлом уже совсем незадолго до ее кончины.
Кроме поездок в Грецию и на Святую Землю, матушка ездила и в Россию, и на Украину, где поклонялась святым местам и встречалась со старцами и духовными людьми. Известно, например, что она была на исповеди у архимандрита Наума (Байбородина) в Троице-Сергиевой лавре, посещала Дивеево, Киево-Печерскую лавру и другие монастыри. Из всех русских монастырей наиболее сильное впечатление на нее произвела благодатная Оптина пустынь и ее скит. Бывала она и у блаженной старицы Любушки Сусанинской, и общение с ней оставило необыкновенно сильное и теплое впечатление в ее душе. Любушку она полюбила всем сердцем и в своей пустыннической келье хранила ее фотографический портрет, а также вырезала его копию из дерева. Вообще, в этих поездках с Марией Магдалиной совершалось множество чудесных и необычных событий по молитвам святых и при их помощи. Так, однажды она без документов смогла пройти границу между Россией и Украиной, благодаря заступничеству святителя Николая и вмешательству какого-то совершенно неизвестного ей до этого высокого начальника, который обеспечил ей свободный переход.
Однако с некоторого времени причины оставления ею своего скита для дальних поездок за границу стали уже совсем иными. Они были связаны с открывшимся у матушки Марии тяжелым заболеванием – раком кишечника. По-видимому, в ее роду существовала предрасположенность к онкологическим заболеваниям, судя по ее словам о том, что почти все ее родные умерли от рака. Теперь ее поездки были обусловлены как желанием помолиться о своем выздоровлении у каких-то святынь, так и проведением медицинских обследований. То, что она больна, стало очевидно уже к 2010 году, когда проблемы с кишечником начали проявлять себя интоксикацией организма и появлением вследствие этого многочисленных мелких язв на теле. Различные православные друзья и знакомые старались помочь матушке, устраивали для нее встречи и консультации в больницах. В ноябре 2012 года она прошла обследование в Центральном госпитале Э. Венизелоса в Ираклионе на Крите, в результате которого у нее было диагностировано прогрессирующее раковое поражение кишечника. В московской Центральной клинической больнице святителя Алексия, митрополита Московского, ей предложили сделать несколько операций и провести курс химиотерапии. Однако, когда она прямо спросила врачей, каковы ее шансы на выздоровление после всех этих процедур, те честно ответили, что она едва ли выйдет из больницы, и что цель лечения состоит в облегчении ее страданий. Мария Магдалина отказалась от перспективы умирать, глядя в больничный потолок, а предпочла скончаться в своей келье, как и подобает пустыннице.
Поставленные ей диагнозы заставляли торопиться с исполнением еще одного благословения, данного старцами. Ради этого она и строила в своем скиту не одну, а целых девять келий. Пустынь необходимо было передать преемницам, однако отыскать способных к пустынножительству сестер посреди современного мира оказалось необыкновенно сложной задачей. Тем более что старцы, памятуя неудачный опыт жизни Марии в исихастерии Фарана и понимая специфику жизни в греческих женских монастырях, не благословили ей брать в свой скит послушниц из Греции. «Тебе будет трудно с гречанками! – говорил ей преподобный Паисий. – Лучше найди хотя бы трех сестер из России, Сербии или Румынии, и живи с ними!» Поэтому она, даже будучи уже тяжело больной, объезжала монастыри и святые места, чтобы молиться о даровании единомышленниц и искать их. Кто-то откликался на ее приглашение и приезжал, чтобы пожить какое-то время в ее скиту, но никто не смог задержаться там достаточно надолго.
В последний свой приезд в Россию она вновь посетила Дивеево и Саров, где по русской традиции окуналась в ледяные святые источники для укрепления духа и тела перед тем последним подвигом, что ее ожидал. Обратный путь к Синаю лежал для нее через Италию. В Бари, у мощей святителя Николая, которому она всегда с особенным усердием и любовью молилась, пустынница обрела Евфросинию, уроженку Молдовы. Добрая и простая верующая женщина согласилась разделить с Марией ее последние труды и скорби, сделавшись ее келейницей. Вместе они приехали на Синай, где Евфросиния ухаживала за больной старицей, которой становилось все хуже. И хотя она не стала преемницей Марии в подвиге пустынножительства и наследовании ее скита, все же она оказалась подлинным даром Божиим, скрасившим для умирающей последние месяцы жизни.
Мое знакомство с Марией Магдалиной
Господь даровал мне встречу с подвижницей в начале лета 2013 года – менее чем за полгода до ее кончины. Пасха в том году была очень поздней, и наше двухнедельное пребывание на Синае пришлось на период Святой Пятидесятницы. Мы обходили и объезжали ближние и дальние окрестности монастыря святой Екатерины, стараясь послужить и помолиться во всех священных и памятных местах Синайской горы. В один из дней мы посетили и скит святого Иоанна Лествичника на месте его подвигов в пустыне Фола. Мои спутники загорелись желанием отслужить здесь литургию, и мы пошли за разрешением и ключами от храма к монастырскому начальству. Отец Михаил, бывший в то время дикеем, согласился дать нам не только ключи, но и все необходимое для совершения богослужения, включая походный евхаристический набор, вино и просфоры – однако при одном условии. Мы должны были заодно причастить больную пустынницу Марию Магдалину, жившую в ближайшем соседстве со скитом. Когда мы поинтересовались, кто она такая, не слишком хорошо владевший английским отец Михаил лишь пожал плечами и сказал, что это какая-то православная француженка, которая живет там уже долгое время.
В конце литургии я пошел к этой непонятной пустыннице, чтобы предложить ей причаститься Святых Таин. Я постучал в калитку, мне вышла открыть Евфросиния и проводила меня в келью, где лежала больная старица. В то время она уже передвигалась с большим трудом и лишь в пределах собственной кельи. Но при этом она была очень радостной и живой. Поприветствовав меня, она заметила, что уже слышала, как мы пели, и задала несколько вопросов о том, кто мы и откуда. В свою очередь, осматриваясь в помещении, где на низеньком ложе, постеленном прямо на полу, лежала больная, я заметил несколько икон и портретов, висевших по стенам. Среди них в глаза сразу бросился портрет блаженной Любушки Сусанинской, и я с радостью назвал ее имя. Мария Магдалина, которая все эти первые минуты внимательно изучала меня, разглядывая украдкой, но достаточно пристально, внезапно тоже очень обрадовалась и спросила, был ли я с ней знаком. Когда же я ответил, что ездил к ней за советом несколько лет и считаю ее своей духовной матерью, Мария еще больше оживилась. Мы стали делиться воспоминаниями о блаженной, и между нами вдруг разлилось какое-то особенное духовное тепло, неожиданно очень сблизившее нас внутренне.
На мое предложение причаститься она ответила, что сейчас не готова этого сделать, и просила меня навестить ее в другой день, чтобы она смогла как следует подготовиться к святому Причащению. «Только приходите ко мне на целый день, без спешки! – попросила она. – Я хочу принести вам подробную исповедь за всю свою жизнь и задать вам некоторые важные для меня вопросы!» Я обещал, что так и сделаю, и мы договорились, в какой день я к ней приду. За этим нашим неожиданно искренним и доверительным разговором, удивительным образом по молитвам блаженной Любушки сложившимся в первую же встречу, мы не заметили, что прошло довольно много времени, и меня уже с нетерпением ожидали спутники. Простившись с Марией и ее келейницей, я поспешил присоединиться к ним, а затем, окончив богослужение, мы все вместе отправились пешком в обратный путь к поселку Санта-Катарина.
В назначенный день, когда остальные уехали на гору святой Екатерины, я пошел в пустынное ущелье Вади Телаху уже в одиночку, неся с собой приготовленные для причащения больной Святые Дары. Она ожидала меня и встретила с большой радостью. Между нами вновь возникло то же самое теплое чувство, что и в первую встречу. Мне действительно пришлось провести в ее келье целый день. Исповедь, которую она принесла, оказалась не только подробным покаянием в грехах, совершенных от самой юности, но и сопровождалась рассказом о ее удивительной судьбе и тех духовных искушениях, которые встретились ей на жизненном пути. Нашлось время и тем самым вопросам, которые она хотела со мной обсудить, а затем она вновь начинала вспоминать что-нибудь примечательное из своей жизни и встреч со старцами. Не скрою, я, конечно, был очень впечатлен ее жизненной историей. Далеко не обо всем из того памятного разговора можно поведать всем и каждому – все же его основой была именно исповедь. Кроме того, за прошедшие с тех пор годы некоторые эпизоды, к сожалению, стерлись из моей памяти, и теперь мне уже не воспроизвести их с точностью во всех деталях, так как сразу записать услышанное у меня не получилось. Тем не менее основное из этого рассказа мне запомнилось очень хорошо, так что большая часть из написанного здесь составляет слышанное мною лично от Марии Магдалины.
Беседа наша велась на английском языке, которым матушка владела совершенно свободно и говорила очень бегло, с очень легким французским акцентом. При этом, видимо, по привычке подстраиваясь к своим собеседникам, она вставляла в речь довольно много греческих или русских слов, особенно из числа тех, для которых в английском не имеется оригинальных выражений – в основном это касалось сугубо православных и монастырских выражений. Порою это звучало довольно забавно, когда среди ее речи вдруг всплывало какое-нибудь такое словечко, как, например, «poslushnik», «schimnik» или «metoch» (подворье). Насколько я понял, по-гречески она тоже не только свободно говорила, но и писала – при мне она очень легко и без раздумий написала записку для отца Павла, текст которой тоже дала мне прочесть. Видимо, до какой-то степени она владела и арабским, как и большинство монахов Святой Земли и Синая, проживших там достаточно продолжительное время. С русским у нее было хуже, и она была вынуждена обращаться к своей келейнице Евфросинии, других языков не понимавшей, на какой-то обрывочной смеси русских слов. Честно говоря, к концу дня я чувствовал довольно сильную усталость от продолжительного общения на этом «православном эсперанто», где большую часть все же составляла английская речь. Но, несмотря на это, на душе было очень тепло и радостно, и расставаться с матушкой не хотелось – в ней почувствовался какой-то родной и близкий человек. Поэтому мы условились, что до нашего отъезда я еще приду причастить ее на Вознесение после монастырской службы. То, что придется отстоять довольно долгую службу, а затем еще проделать неблизкий путь по пустыне под жарким солнцем, совсем не казалось тогда препятствием. Радость от ожидаемой встречи делала несущественными эти внешние трудности.
Не скрою, почувствовав в какой-то момент утомление от долгого и оживленного общения на иностранном языке, я невольно подумал о Марии Магдалине с некоторой скрытой иронией: «Надо же, какая все-таки разговорчивая отшельница!» Мне вспомнилось, что пустынников и затворников, много времени проводящих в одиночестве при редкой возможности общения с другими людьми, зачастую сильно искушает дух многоглаголания. Они как бы изливают в такие моменты накопившийся в душе голод по человеческому общению и разговорам. Я подумал, что это, должно быть, именно тот самый случай. Однако к моему удивлению и даже некоторому стыду, прощаясь со мной в конце того дня у калитки скита, Евфросиния простодушно заметила:
– Удивительно, как матушка много с вами сегодня говорила! Из нее ведь слова целыми днями не вытянешь! А тут она вам так открылась и столько всего вам рассказала!
Из этих слов я понял, что такая словоохотливость отнюдь не в характере Марии Магдалины, и обычно она бывает намного более сдержанной. Видимо, в то наше с ней общение ей надо было высказать как можно больше чего-то важного – в том числе, вероятно, и того, чем я смогу поделиться с другими, сохранив драгоценную память о ней даже среди тех, кто не знал ее лично. Действительно, из каких-то обрывочных сведений о ее жизни, что сейчас можно найти в интернете, складывается далеко не полная картина, изобилующая грубыми фактическими ошибками и недосказанностями. Передо мной же в тот день с глубиной и достоверностью исповеди открылась прекрасная и богатая душа, прошедшая долгим и непростым жизненным путем, который был уже близок к своему завершению.
В праздник Вознесения, пришедшийся на 13 июня по новому стилю, всего за два или три дня до нашего прощания с Синаем, я вновь спешил уже очень хорошо знакомой мне тропой по каменистому склону ущелья. Минуешь закрытый скит святых Косьмы и Дамиана, стоящий в маленьком оазисе с правой стороны от тропы – в находящемся внутри него маленьком садике бедуины, похоже, выращивают марихуану для контрабандной продажи. Затем оказываешься на каменистой равнине, в начале которой справа остается огромный валун, обнесенный оградкой из сложенных один на другой камней. Видимо, это опять же какой-то почитаемый бедуинами культовый камень, почтительно огражденный ими низенькой каменной изгородью. Он кажется вынырнувшей из застывшего моря валунов головой какого-то гигантского кашалота, но зато служит хорошим и приметным ориентиром. От него еще с полчаса ходу – и слева от тропы поднимается к скалам скит преподобного Иоанна Лествичника с его пещерой и небольшой церковью, а справа к ложу ущелья спускается огороженная территория матушкиной пустыньки.
На этот раз общение наше было более сдержанным, хотя и столь же доброжелательным и приветливым, как и в прошлый. Возможно, сказывалось и то, что теперь я пришел не один – одна из девушек, бывшая организатором поездки и переводчиком с арабского, захотела познакомиться с Марией после моего рассказа о ней. Для пустынницы же появление в скиту молодой верующей женщины, да еще с опытом жизни в Египте и знанием языков, служило надеждой все-таки обрести единомышленную преемницу, о чем она не переставала думать и молиться почти до самого конца. Поэтому теперь она исподволь изучала новую гостью, так же осторожно приглядываясь к ней, как и ко мне в первое посещение. О себе она на этот раз рассказывала совсем немного, зато очень деликатно и ненавязчиво предлагала мне духовные советы относительно уже моей ситуации, полные глубокого опыта и ценных рассуждений. В этот день мы успели договориться, что я непременно еще приеду к ней осенью, ближе к ноябрю – матушка очень надеялась дожить до этого времени, несмотря на крайне плохое самочувствие и мучившие ее тяжкие боли. На том мы и расстались, чувствуя, что в сердце при этом остается что-то очень дорогое и светлое.
Но планам этим не суждено было сбыться. В тот день Вознесения Господня мы виделись с матушкой последний раз, хоть после еще и обменивались весточками через посещавших ее знакомых. Мне передавали, что Мария Магдалина ждет меня и напоминает о моем обещании приехать. Но жизнь тогда в очередной раз резко изменилась, и выехать за пределы страны не было никакой возможности. А вскоре и ехать стало уже не к кому…
Кончина пустынницы Марии Магдалины
На самом деле состояние матушки было очень тяжелым уже к лету 2010 года. Но тогда она еще могла вести довольно активный образ жизни – самоотверженно трудиться, класть сотни поклонов, самостоятельно посещать богослужения в монастыре и даже ездить в другие страны. Тем не менее уже в тот год боли порой обострялись настолько, что вынуждали ее прерывать непрестанную молитву. Понимая, какой ее ожидает конец, она продолжала держаться за жизнь во многом по причине чувства ответственности за построенный ею скит – надо было выполнить благословение и передать его кому-то, кто сможет сохранить и продолжить начатые здесь подвиги пустынножительства. Но матушка уже выбрала себе место для погребения и даже выкопала могилу, а посетителям показывала подготовленный для себя самой деревянный могильный крест, который надо было поставить над ее смертным изголовьем. Во многом это, конечно, делалось ею в качестве средства к стяжанию смертной памяти.
Однако чем дальше, тем доставляемые недугом боли делались все невыносимей, хотя она и старалась скрывать это от посторонних. Все меньше становилось и телесных сил, снедаемых болезнью. К 2013 году она уже не могла класть поклоны – не только земные, но даже и поясные, поскольку и двигаться могла едва-едва. Это очень огорчало ее, и она укоряла саму себя: «Ну, что же я за пустынница, если даже поклоны класть не могу!» Но до поклонов ли было, если, по словам Евфросинии, нередко она целую ночь напролет стонала от мучивших приступов болей. Желая сохранить ум и душу ясными, она отказывалась от наркотических обезболивающих, а более слабые ей уже не помогали. Вдобавок ее очень удручало то, что так и не нашлось никого, кто помог бы ей с миром упокоиться, передав свою небольшую обитель в надежные руки. Евфросиния не собиралась задерживаться здесь после ее кончины, да матушка и сама не считала ее способной проводить жизнь в пустыне в одиночку, подобно ей. Но у Бога, как известно, все бывает не так, как представляется человеку. На самом деле, по каким-то причинам не сбылись не только благословения старцев относительно будущих насельниц, но и почти все из заранее составленных матушкой планов – причем даже относительно места и обстоятельств ее погребения.
Правда, перед самым концом ее жизни Господь посетил пустынницу откровением о том, когда и как случится ее кончина. За месяцы общения с Евфросинией, которая никак не могла усвоить никаких других языков, кроме родного, Марии Магдалине пришлось волей-неволей намного лучше выучить русский. За день до своей кончины она в последний раз выбралась ненадолго на улицу. Несмотря на то, что был уже декабрь, стояла довольно теплая и солнечная погода. Однако матушка, осмотревшись кругом, вдруг повторила с акцентом русские слова: «Снеж! Снеж!» – хотя на появление снега не было и намека. Отец Павел, зная об ухудшении ее состояния, пришел к ней в скит и отслужил в пещерном храме в ее келье Божественную литургию, за которой пустынница последний раз причастилась Святых Таин. В полдень того же дня, 12 декабря по новому стилю, когда празднуется память преподобного Акакия Синайского, чей подвиг описан в «Лествице» преподобного Иоанна, матушка тихо предала свой дух Господу. Услышав о ее кончине, в скит вновь пришел отец Павел, чтобы совершить по ней заупокойные службы.
Однако с тем, чтобы по восточному обычаю погребсти тело в первый же день после успения, возникли сложности. Поскольку Мария Магдалина оставалась французской подданной, на ее захоронение в Египте требовалось разрешение Консульства. Пока удалось с ним связаться, а затем, по рассмотрении дела, получить ответ, прошло несколько дней. А когда 17 декабря разрешение было, наконец, получено, в этой части Синая… выпал необыкновенно густой и обильный снег. Сугробы лежали такие, что верблюды не могли отыскать себе места, чтобы лечь. Вади Телаху, матушкин скит и все ближайшие окрестности оказались не только завалены непрестанно падавшим с неба снегом, но и заметены настоящей зимней вьюгой, больше похожей на снежную бурю. В таких условиях отправлять священнослужителей для погребения Марии Магдалины в скиту, как она того хотела при жизни, оказалось делом невозможным. Всюду лежал глубокий снег, могила была занесена и неразличима под сугробами, а земля смерзлась от необыкновенного для тех мест холода. Поэтому архиепископ Дамиан благословил совершить похороны пустынницы в Фаранском монастыре, так негостеприимно встретившем ее при жизни. Теперь же, по удивительному действию Божественного Промысла, он должен был принять ее тело для вечного упокоения. Расположенный не так высоко в горах, он оказался не затронут бушевавшей в окрестностях монастыря святой Екатерины непогодой.
В скит были отправлены монастырские рабочие, которые должны были вынести тело на носилках и доставить его к дороге, где ожидала грузовая машина, чтобы отвезти его в Вади Фейран. Все очень переживали, что сделать это в такую метель будет очень трудным. Путь от скита к окраине поселка Санта-Катарина мог занять по глубокому снегу и при такой плохой видимости много более двух часов. Но как только они подняли носилки с телом на плечи, снежная буря неожиданно утихла, и они смогли добраться со своей ношей до дороги вдвое быстрее, чем обычно. После же того, как тело матушки погрузили в машину, снег повалил вновь, скрыв из виду узкую каменистую тропу, оставшуюся за их спинами. Это выглядело как чудесное событие, совершившееся по Промыслу Божию и молитвам синайских подвижников для того, чтобы дать возможность спокойно предать тело пустынницы земле.
На скромном молитвенном монашеском отпевании в тот белый снежный день присутствовали сам владыка Дамиан, глава Синайской Церкви, два иеромонаха из монастыря святой Екатерины, отцы Михаил и Евгений, немногочисленные сестры Фаранской обители и верная матушкина келейница Евфросиния. Так, укрытая словно бы с ее далекой родины принесенным снегом, окончила свой удивительный земной путь новая Мария Магдалина. Однако кто знает, окончен ли он в действительности после кончины? Может быть, то, что матушка не успела сделать при жизни, еще ожидает своего дальнейшего воплощения? Вдруг еще случится так, что по ее стопам пойдут новые подвижницы, и вновь оживет ее запертый и осиротевший скит? А тогда, может статься, и сама она вернется туда своими мощами, перенесенными из временного места погребения в исихастерии Фарана? Кто знает, не пригодятся ли еще кому-то те чемоданы с написанными по-французски рукописями, которым Мария доверяла свои духовные переживания и размышления? На все эти вопросы пока что нет ответа. Может быть, книга ее жизни уже окончена, и сама она уже вселилась там, где только и бывает вечной любая человеческая память? А, может быть, эти скромные строки с малой частью воспоминаний о современной нам пустыннице помогут ей поселиться сердечным теплом в чьей-то доброй и любящей душе и сохранят этот столь памятный и светлый образ даже в тех, кто никогда не встречал ее в земной жизни.
Иеромонах Нектарий (Соколов)
Источник: Православие.Ru